Мы продолжаем знакомиться с творчеством Н.М. Карамзина в рамках проекта «Путешествие с Карамзиным» и сегодня предлагаем Вашему вниманию фрагменты из его повести «Рыцарь нашего времени».
Название этой повести не случайно ассоциируется с Лермонтовским «Героем нашего времени». Каждое из этих произведений – знаковое для своей эпохи.
«Рыцаря нашего времени» Карамзин писал в начале царствования Александра I, в 1802 году. Это было время надежд и устремлений в будущее, ожидание реформ государственного устройства страны, изменений в экономике, новых взлётов просвещения; стоял вопрос об отмене крепостного права. На общественную арену вступали новые люди, с новыми, отличными от господствующих взглядами на всё.
Повесть во многом автобиографична. Печатая «Рыцаря нашего времени» в журнале, Карамзин дал к нему примечание: «Сей роман основан на воспоминаниях молодости». Но, несмотря на то, что в ней действительно много автобиографических фактов, не будем забывать, что её написал уже отнюдь не человек екатерининских времён, а человек нового времени.
Это удивительное понимание «духа времени» позволили Карамзину создать характер, который вполне разовьётся и проявит себя в России позже, в первой половине 80-х годов 19 в. Герой его повести Леон – честный и добрый человек, благородный и смелый, которых было немного, из которых состоял цвет лучших русских людей.
Следует помнить также, что Карамзин был родоначальником сентиментализма, нового направления в литературе, благодаря которому мир сердца, душевные переживания, любовь и сострадание к ближнему, впервые открывались читателю. Чувствительность – одна из характерных черт письма Карамзина.
Откроем же книгу…
Первая глава повести называется «Рождение моего героя». Мир, окружавший Карамзина в детстве, был красочен: связанный с национальными традициями, с няньками и дядьками, с тщательным соблюдением церковной обрядности, церковных и календарных праздников, он был одновременно овеян воздухом новой культуры. Здесь мы встречаем и раннее обучение немецкому языку у местного медика, и француза-гувернёра, и – особенно – обильное раннее чтение: в доме много книг – от рано умершей матери осталась библиотека романов–тот самый знаменитый «жёлтый шкап», который с детства притягивал маленького Карамзина…
Если спросите вы, кто он? то я... не скажу вам. Имя не человек, - говорили русские в старину. Но так живо, так живо опишу вам свойства, все качества моего приятеля - черты лица, рост, походку его - что вы засмеетесь и укажете на него пальцем... Назовем его - Леоном.
На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга, там, в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало вод прозрачных и завивала себе кудри на вершинах древесных - то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка – хорошее и худое предзнаменование! – по которому осьмидесятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае. Читатель увидит, что мудрая бабка имела в самом деле дар пророчества... Но мы не хотим заранее открывать будущего.
Отец Леонов был русский коренной дворянин, израненный отставной капитан, человек лет в пятьдесят, ни богатый, ни убогий, и - что всего важнее - самый добрый человек. После турецких и шведских кампаний, возвратившись на свою родину, он вздумал жениться - то есть не совсем вовремя - и женился на двадцатилетней красавице, дочери самого ближнего соседа, которая, несмотря на молодые лета свои, имела удивительную склонность к меланхолии, так что целые дни могла просиживать в глубокой задумчивости; когда же говорила, то говорила умно, складно и даже с разительным красноречием; а когда взглядывала на человека, то всякому хотелось остановить на себе глаза ее: так они были приветливы и милы!..
Из главы III «Его первое младенчество»
От колыбели до маленькой кроватки, от жестяной гремушки до маленького раскрашенного конька, от первых нестройных звуков голоса до внятного произношения слов Леон не знал неволи и принуждения. Любовь питала, согревала, тешила, веселила его; была первым впечатлением его души, первою краскою, первою чертою на белом листе ее чувствительности.
"Конец главе!" - скажет читатель. Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: "Люблю тебя, маменька!" и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
Из главы V. «Первый удар рока»
Дунул северный ветер на нежную грудь нежной родительницы, и гений жизни ее погасил свой факел!.. Да, любезный читатель, она простудилась, и в девятый день с мягкой постели переложили ее на жесткую: в гроб - а там и в землю - и засыпали, как водится, - и забыли в свете, как водится... Нет, поговорим еще о последних ее минутах.
Герой наш был тогда семи лет. Во всю болезнь матери он не хотел идти прочь от ее постели; сидел, стоял подле нее; глядел беспрестанно ей в глаза; спрашивал: "Лучше ли тебе, милая?" - "Лучше, лучше", - говорила она, пока говорить могла, - смотрела на него: глаза ее наполнялись слезами - смотрела на небо - хотела ласкать любимца души своей и боялась, чтобы ее болезнь не пристала к нему - то говорила с улыбкою: "Сядь подле меня", то говорила со вздохом: "Поди от меня!.." Ах! Он слушался только первого; другому приказанию не хотел повиноваться.
Надобно было силою оттащить его от умирающей. "Постойте, постойте!" - кричал он со слезами. - "Маменька хочет мне что-то сказать; я не отойду, не отойду!.." Но маменька отошла между тем от здешнего света.
Его вынесли, хотели утешать: напрасно!.. Он твердил одно: "К милой!". Отец рвался, плакал: он любил супругу, как только мог любить. Сердцу его известны были горести в жизни; но сей удар судьбы казался ему первым несчастием...
Читатель! Я хочу, чтобы мысль о покойной осталась в душе твоей: пусть она притаится во глубине ее, но не исчезнет! Когда-нибудь мы дадим тебе в руки маленькую тетрадку - и мысль сия оживится - и в глазах твоих сверкнут слезы - или я... не автор.
Глава VI
УСПЕХИ В УЧЕНЬИ, ОБРАЗОВАНИИ УМА И ЧУВСТВА
Сельский дьячок, славнейший грамотей в околотке, был первым учителем Леона и не мог нахвалиться его понятием. "В три дни", - рассказывал он за чудо другим грамотеям, - "в три дни затвердить все буквы, в неделю - все склады; в другую - разбирать слова и титлы: этого не видано, не слыхано! В ребенке будет путь8 ".
Первая светская книга, которую маленький герой наш, читая и читая, наизусть вытвердил, была Езоповы Басни: отчего во всю жизнь свою имел он редкое уважение к бессловесным тварям.
Скоро отдали Леону ключ от желтого шкапа, в котором хранилась библиотека покойной его матери и где на двух полках стояли романы, а на третьей несколько духовных книг: важная эпоха в образовании его ума и сердца! "Даира, восточная повесть"9 , "Селим и Дамасина"10, " Мирамонд"11, "История лорда N"12 - всё было прочтено в одно лето, с таким любопытством, с таким живым удовольствием, которое могло бы испугать иного воспитателя, но которым отец Леонов не мог нарадоваться, полагая, что охота ко чтению каких бы то ни было книг есть хороший знак в ребенке.
Леону открылся новый свет в романах; он увидел, как в магическом фонаре, множество разнообразных людей на сцене, множество чудных действий, приключений - игру судьбы, дотоле ему совсем неизвестную...
Сие чтение не только не повредило его юной душе, но было еще весьма полезно для образования в нем нравственного чувства. В "Даире", "Мирамонде", в "Селиме и Дамасине" (знает ли их читатель?), одним словом, во всех романах желтого шкапа герои и героини, несмотря на многочисленные искушения рока, остаются добродетельными; все злодеи описываются самыми черными красками; первые наконец торжествуют, последние, как прах, исчезают. В нежной Леоновой душе неприметным образом, но буквами неизгладимыми начерталось следствие: Любезность и добродетель одно! Зло безобразно и гнусно! Добродетельный всегда побеждает, а злодей гибнет! ".
С каким живым удовольствием маленький наш герой в шесть или семь часов летнего утра, поцеловав руку у своего отца, спешил с книгою на высокий берег Волги, в ореховые кусточки, под сень древнего дуба! Там, в беленьком своем камзольчике бросаясь на зелень, среди полевых цветов сам он казался прекраснейшим, одушевленным цветком. Русые волосы, мягкие, как шелк, развевались ветерком по розам милого личика. Шляпка служила ему столиком: на нее клал он книгу свою, одною рукою подпирая голову, а другою перевертывая листы, вслед за большими голубыми глазами, которые летели с одной страницы на другую и в которых, как в ясном зеркале, изображались все страсти, худо или хорошо описываемые в романе: удивление, радость, страх, сожаление, горесть. Иногда, оставляя книгу, смотрел он на синее пространство Волги, на белые парусы судов и лодок, на станицы рыболовов, которые из-под облаков дерзко опускаются в пену волн и в то же мгновение снова парят в воздухе. - Сия картина так сильно впечатлелась в его юной душе, что он через двадцать лет после того, в кипении страстей, в пламенной деятельности сердца, не мог без особливого радостного движения видеть большой реки, плывущих судов, летающих рыболовов: Волга, родина и беспечная юность тотчас представлялись его воображению, трогали душу, извлекали слезы. Кто не испытал нежной силы подобных воспоминаний, тот не знает весьма сладкого чувства. Родина, апрель жизни, первые цветы весны душевной!
Глава седьмая. Провидение.
Мысль о божестве была одною из первых его мыслей. "Бог! - повторил однажды любопытный младенец". - "Кто он, маменька?" - "Небесный отец всех людей, который их питает и делает им всякое добро; который дал мне тебя, а тебе меня". - "Тебя, милая? Какой же он добрый! Я стану всегда любить его!"
В сие же лето Леоново сердце вкусило живое чувство мироправителя при таком случае, о котором он после во всю жизнь свою не мог вспоминать равнодушно.
В один жаркий день он, по своему обыкновению, читал книгу под сению древнего дуба; старик дядька сидел на траве в десяти шагах от него. Вдруг нашла туча, и солнце закрылось черными парами. Дядька звал домой Леона, "Погоди", - отвечал он, не спуская глаз с книги. Блеснула молния, загремел гром, пошел дождик. Старик непременно хотел идти домой. Леон завернул книгу в платок, встал и посмотрел на бурное небо. Гроза усиливалась: он любовался блеском молнии и шел тихо, без всякого страха. Вдруг из густого лесу выбежал медведь и прямо бросился на Леона. Дядька не мог даже и закричать от ужаса. Двадцать шагов отделяют нашего маленького друга от неизбежной смерти: он задумался и не видит опасности; еще секунда, две - и несчастный будет жертвою яростного зверя.
Грянул страшный гром... какого Леон никогда не слыхивал; казалось, что небо над ним обрушилось и что молния обвилась вокруг головы его. Он закрыл глаза, упал на колени и только мог сказать: "Господи!", через полминуты взглянул - и видит перед собою убитого громом медведя. Дядька насилу мог образумиться и сказать ему, каким чудесным образом Бог спас его. Леон стоял все еще на коленях, дрожал от страха и действия электрической силы; наконец устремил глаза на небо, и несмотря на черные, густые тучи, он видел, чувствовал там присутствие Спасителя.
Читатель! Верь или не верь: но этот случай не выдумка. Я превратил бы медведя в благороднейшего льва или тигра, если бы они... были у нас в России.
2-я передача
В восьмой главе своей повести Карамзин изображает общество провинциальных дворян конца 18 века. Дворяне, наполнявшие в дни праздников дом отца будущего писателя, были ни богаты, ни знатны. Они не принадлежали к тем людям, которые толпами роились около двора, быстро богатели, хватали чины и ордена. Это была среда добрых товарищей, где любили учиться, много думали, заботились о страждущих. Они служили, но не любили прислуживаться. Между собой они заключили «братский договор» честных вольнолюбивых людей. Прочитав его, мы понимаем, что ту нравственную брезгливость, заставлявшую инстинктивно сторониться моральной грязи, Карамзин вынес из отчего дома. Жизнь в соответствии с нормами чести была для него естественной как дыхание.
Из главы VIII. Братское общество провинциальных дворян
С удовольствием обращаю взор и на те времена, когда наши дворяне, взяв отставку, возвращались на свою родину с тем, чтобы уже никогда не расставаться с ее мирными пенатами; редко заглядывали в город; доживали век свой на свободе и в беспечности; правда, иногда скучали в уединении, но зато умели и веселиться при случае, когда съезжались вместе. Ошибаюсь ли? Но мне кажется, что в них было много характерного, особенного - чего теперь уже не найдем в провинциях и что по крайней мере занимательно для воображения.
Провинциалы наши не могли наговориться друг с другом; не знали, что за зверь политика и литература, а рассуждали, спорили и шумели. Деревенское хозяйство, охота, известные тяжбы в губернии, анекдоты старины служили богатою материею для рассказов и примечаний...
Ах! Давно уже смерть и время бросили на вас темный покров забвения, витязи С - ского уезда, верные друзья капитана Радушина! Вижу всех вас, достойные матадоры провинции, которые поклялись жить и умереть братьями, стоять друг за друга горою во всяком случае, не жалеть ни трудов, ни денег для услуг взаимных, поступать всегда единодушно, наблюдать общую пользу дворянства, вступаться за притесненных и помнить русскую пословицу: Тот дворянин, кто за многих один; Одна смерть разрушила их братскую связь... Добрые старики! Мир вашему праху!
Карамзин изображает своего героя Леона благородным романтиком, его характер – это характер людей нового поколения, будущих декабристов.
Из главы девятой. МЕЧТАТЕЛЬНОСТЬ И СКЛОННОСТЬ К МЕЛАНХОЛИИ
Итак, Леон читает книги, от времени до времени бегает встречать гостей, ездит иногда и сам в гости к добрым провинциалам, слушает их разговоры и проч. Довольно занятия, но он еще имеет время задумываться и мечтать. Опасности и героическая дружба были любимою его мечтою. Достойно примечания то, что он в опасностях всегда воображал себя избавителем, а не избавленным: знак гордого, славолюбивого сердца! Герой наш мысленно летел во мраке ночи на крик путешественника, умерщвляемого разбойниками; или брал штурмом высокую башню, где страдал в цепях друг его. Такое донкишотство воображения заранее определяло нравственный характер Леоновой жизни.
Из главы X. ВАЖНОЕ ЗНАКОМСТВО
В соседстве у капитана Радушина поселился граф Миров, житель столицы, богатый человек, который некогда служил вместе с ним и хотел возобновить старое знакомство... Капитан приехал к нему вместе с сыном. Леон в первый раз увидел огромный дом, множество лакеев, пышность, богатое украшение комнат и шел за отцом с робким видом. Не мудрено, что он дурно поклонился хозяину, переступал с ноги на ногу, не знал, куда глядеть, куда девать руки. Суровый вид графа (человека лет в пятьдесят) еще умножил его робость; но, взглянув на миловидную графиню, Леон ободрился... взглянул еще и вдруг переменился в лице; заплакал, хотел скрыть слезы свои и не мог. Это удивило хозяев; желали знать причину, спрашивали - но он молчал. Отец велел ему говорить, и тогда Леон отвечал тихим голосом: "Графиня похожа на матушку". Капитан посмотрел - сказал: "Это правда, извините нас, милостивая государыня", - и сам залился горькими слезами.
Из главы XI . ОТРЫВОК ГРАФИНИНОЙ ИСТОРИИ
История женщины есть всегда роман, - сказал один француз в таком смысле, который всякому понятен. Никто не удивится, если скажу, что граф был для графини - только мужем, то есть: человеком иногда сносным, иногда нужным, иногда скучным до крайности; но примолвлю, что графиня, будучи прелестною и милою, до приезда в деревню умела сохранить тишину сердца своего,
... Я видел милый портрет графини... Но живописцы такие льстецы!.. У меня есть другое свидетельство. Герой мой доныне говорит с восторгом о голубых ангельских глазах ее, нежной улыбке, Дианиной стройности, длинных волосах каштанового цвета... Читатели опять могут остановить меня замечанием, что воображение романических голов стоит всякого льстеца-живописца... И то правда; но я решу сомнение, объявляя наконец, что сам граф Миров, который в глубокой старости познакомился со мною, хваля какую-нибудь прелестницу, всегда говаривал: "Она почти так же хороша, как была моя графиня в молодости".
Глава XII . ВТОРАЯ МАМЕНЬКА
Славный майор Фаддей Громилов, который знал людей не хуже "Военного устава", и воеводский товарищ Прямодушин19 , которого длинный орлиный нос был неоспоримым знаком наблюдательного духа, часто говаривали капитану Радушину: "Сын твой родился в сорочке: что взглянешь, то полюбишь его!" Это доказывает, между прочим, что старики наши, не зная Лафатера, имели уже понятие о физиогномике и считали дарование нравиться людям за великое благополучие (горе человеку, который не умеет ценить его!)... Леон вкрадывался в любовь каким-то приветливым видом, какими-то умильными взорами, каким-то мягким звуком голоса, который приятно отзывался в сердце. Графиня же видела его в прелестную минуту чувствительности - в слезах нежного воспоминания, которого она сама была причиною: сколько выгод для нашего героя!
Эмилия объявила Леона нежным другом своим; сперва через день, а наконец всякий день присылала за ним карету; сама учила его по-французски, даже истории и географии: ибо Леон (между нами будь сказано!) до того времени не знал ничего, кроме Езоповых Басен, "Даиры" и великих творений Федора Эмина. Графиня старалась также образовать в нем приятную наружность: показала, как ему надобно ходить, кланяться, быть ловким в движениях, - и герой наш не имел нужды в танцмейстере. Разумеется, что его одели уже по моде: маленькая слабость женщин! Любя наряжаться, они любят и наряжать все, что имеет счастие им нравиться. Через две недели соседи не узнавали Леона в модном фраке его, в английской шляпе, с Эмилииною тросточкою в руке и совершенно городскою осанкою.
"Что за чудо!" - рассуждали они, но чудо изъяснялось тем, что любезная, светская женщина занималась нашим деревенским мальчиком. Отец говорил ему: "Леон! я с тобою почти не вижусь; но мне приятно, что добрые сердца тебя любят. По милости графининой ты будешь человеком!" - Успехи его во французском языке были еще удивительнее; не видав в глаза скучной грамматики, он через три месяца мог уже изъяснять на нем благодарную любовь свою к маменьке и знал совершенно все тонкости ласковых выражений. Она гордилась учеником своим, а всего более - любила его!
Какая прелестная весна наступила для Леона! Графиня любила ходить пешком: он был ее путеводителем и с неописанным удовольствием показывал ей любезные места своей родины. Часто садились они на высоком берегу Волги, и Леон, под шумом волн, засыпал на коленях нежной маменьки, которая боялась тронуться, чтобы не разбудить его: сон красоты и невинности казался ей так мил и прелестен!..
Читатель подумает, что мы сею риторическою фигурою готовим его к чему- нибудь противному невинности: нет!.. время еще впереди! Герою нашему исполнилось только одиннадцать лет от роду... Однако ж любовь к истине заставляет нас описать маленький случай, который может быть растолкован и так и сяк...
Глава XIII . НОВЫЙ АКТЕОН
Леон знал, что графиня всякий день поутру купается в маленькой речке близ своего дому. Однажды, проснувшись рано, он спешил одеться и, не дожидаясь графининой кареты, пошел к сему месту с какою-то неясною, но заманчивою мыслию. Мудрено ли, что ему хочется вообразить ее в зеркале вод?.. Не умеет!.. Деревенский мальчик не видал ни мраморных Венер, ни живописных Диан в купальне!.. Правда, в жаркие дни ему случалось взглядывать на берег пруда, где сельские смуглые красавицы... Но как можно сравнивать? Смешно и подумать!.. Леон, без сомнения, обратился бы с вопросами к божеству реки, если бы знал мифологию, но он по своему невежеству думал, что в воде живут одни скромные, молчаливые рыбы!..
Вдруг белое платье мелькнуло вдали сквозь деревья... Эмилия пришла с своими девушками, осмотрелась и начала раздеваться... Что делает наш малютка? Тихонько разделяет ветви куста и смотрит: это обвиняет его! Но сердце бьется в нем как обыкновенно: это доказывает его невинность! Молодость так любопытна! Взор ребенка так чист и безгрешен! Во всяком случае, преступление глаз есть самое легкое: кто их боится? И скупцы дозволяют смотреть на свое золото!.. ... Эмилия снимает с себя белую кофточку и берется рукою за кисейный платок на груди своей... Читатель ожидает от меня картины во вкусе златого века: ошибается! Лета научают скромности: пусть одни молодые авторы сказывают публике за новость, что у женщин есть руки и ноги! Мы, старики, всё знаем: знаем, что можно видеть, но должно молчать. С другой стороны, нужно ли описывать в романе такие вещи, которые (благодаря моде!) ныне у всякого перед глазами: в собраниях, на балах и гуляньях? Я же должен смотреть на предметы единственно глазами героя моего; а он ничего не видал!..
За графинею прибежали три английские собаки, бросились в реку, переплыли на другую сторону, обнюхали в траве бедного Леона и начали лаять. Он испугался и во весь дух пустился бежать от них... они за ним, с лаем и визгом... Несчастный Актеон! Вот наказание за твое любопытство видать богиню без покрова! К счастью, графиня была не так зла, как Диана, и не хотела затравить его, как оленя. Узнав беглеца, она сама испугалась и кликала изо всей силы английских собак своих - которые послушались и дали ему благополучно убраться за ближний холм. Там он без памяти упал на землю, насилу мог отдохнуть и с унылым видом, через час времени, возвратился к своему платью; но, видя, что к шляпе его пришпилена роза, ободрился...
В «Рыцаре нашего времени» Карамзин описал лишь детство своего героя. Но он не просто оставил работу над повестью, здесь её неоконченность – художественный приём. Карамзин даёт понять, что хотя повествование обрывается, жизнь продолжается, и, изобразив день сегодняшний, он не берётся фантазировать, что будет завтра. Завтрашний день сам расскажет о себе.
